Поиск
Валентин Степанков: о пользе внесудебных арестов и амбициях СКР
21.11.2017
На зависть Чубайсу
– Должен заметить, что сейчас о реформе вспоминают только или сами ее разработчики, или специалисты узкого профиля. Я, кстати, не был тогда ярым сторонником многих положений концепции, хотя с годами стал лояльнее к ним относиться. Но вот что важно: это был последний раз, когда мы всесторонне и взвешенно оценили, в каком состоянии находится суд, в каком милиция, прокуратура и так далее. И приняли решение, как двигаться дальше. Необходимо еще отметить и тот факт, что концепция была принята раньше Конституции. И во многом по этой причине отраженные в ней идеи нашли позже свое претворение лишь частично.
– Кто в результате выиграл от реформы?
– В первую очередь – общество в целом. Так как концепция дала ориентиры законодателям для развития судебной и правоохранительной системы. Кроме того, мне кажется, что выиграл суд. Он сумел восстановить себя в качестве полноценной третьей власти. Пусть в чем-то декларативно. Но это нашло отражение и в последующей Конституции, и в ряде законов.
– А прокуратура?
– В концепции был заложен подход – уж пусть не обижаются на меня разработчики реформы, – достаточно примитивно воспринимающий прокуратуру узко: только как орган, который поддерживает обвинение в суде. Дальше фантазия инициаторов преобразований отчего-то не распространялась. Я был противником такого подхода! Нам удалось отстоять иные принципы деятельности прокуратуры, которые были закреплены в новом законе о прокуратуре, принятом в январе 1992 года.
Однако впоследствии, на мой взгляд, были допущены принципиальные ошибки, которые не привели к расширению полномочий прокуратуры как полноценного органа уголовного преследования. Кроме того, время показало, что ликвидация общего надзора прокуратуры в социально-экономической сфере, как того требовала концепция, была бы большой ошибкой. Ведь когда идет слом государственных институтов, а главное, смена форм собственности, устранить от большинства процессов прокуратуру – огромное упущение. Как красиво говорил тогда Гайдар: "Рынок сам себя урегулирует!" Но "само собой", естественно, ничего хорошего не произошло.
– Кто-нибудь в руководстве правительства вас все-таки понимал?
– Один из немногих, кто тогда чувствовал важность сохранения централизованной системы прокуратуры, – Анатолий Чубайс. Который, ломая механизм государственной собственности и запуская приватизацию, обнаружил эффективность прокуратуры именно как централизованной конфигурации системы.
Помню, однажды он мне позвонил и попросил помочь: не запускался, как надо, приватизационный механизм в Магадане. "Мы ничего не можем сделать," – говорит он растерянно. Я говорю: "А в чем проблема? Я снимаю трубку, звоню прокурору области, все излагаю, а потом еще даю указание аппарату письменно подтвердить мои слова – что и как надо делать". Чубайс тогда замолчал на несколько секунд, а потом удивленно сказал: "А что, вам там подчиняются до сих пор? Что ж, я теперь понимаю, на кого мы можем опираться". Так что, несмотря на то, что прокуратура весьма критически оценивала сам ход приватизационной реформы, наша система добивалась исполнения указов президента в этой сфере.
Чехарда слияний ведомств и судов
– Трудно сказать однозначно. Да, она сыграла свою важную роль. Но прошло уже 25 лет, и я убежден, что настало время осмыслить ситуацию, в которой мы находимся, и предложить план дальнейших действий. Сливать ли нам суды дальше или не сливать и так далее.
Многие вопросы ведь так и остались без ответа, не все убеждены, например, в правильности слияния [Высшего] арбитражного суда и судов общей юрисдикции. Да и вообще внутри всего правоохранительного механизма мы уже видели многое: появление налоговой полиции и затем ее устранение, наличие самостоятельной миграционной службы и ее возвращение в структуру МВД, появление Росгвардии и тому подобное. Появляются и исчезают целые институты, а вот выверенности решений и четкой убежденности в правильности всего этого, на мой взгляд, не всегда хватает.
Вот когда-то мы провозглашали как великое достижение, что создана саморегулируемая корпорация судей, она сама себя контролирует и так далее. В то же время сегодня многие аспекты фактически отданы на откуп администрации президента. Нам говорят, мол, ВККС принимает ключевые решения – но, простите, 20% этих решений потом не проходят ККП [кадровая комиссия президента]. Выходит, эти структуры движутся в разных руслах?
При этом наличие жесткого контроля со стороны ККП абсолютно не устраняет всех тех недостатков, которые мы видим в судебной системе. Взять тот же нашумевший случай с судьей Хахалевой и ее фальшивым дипломом. Это же нонсенс! Весь колоссальный механизм администрации президента, который может получать информацию от ФСБ, МВД и так далее, "проморгал" этот факт. А сегодня представители системы, пытаясь сохранить лицо, продолжают неуклюже настаивать, мол, все чисто, диплом настоящий.
– Вы упомянули о забытой необходимости превращения прокуратуры в орган уголовного преследования. Выходит, по-вашему, прокуратура отстранена от борьбы с преступностью?
– Да, данная идея так и повисла в воздухе. Вообще это один из немногих постулатов той судебной реформы, который, во-первых, сначала в ней самой не получил правильного развития, а сегодня вообще забыт.
Вот вам пример: празднуется 295-летие прокуратуры, пришел президент, выступил с поздравительной речью. С докладом на коллегии выступил и генпрокурор. Я взял тексты выступлений президента и генпрокурора, внимательно прочитал. В речи главы государства ни разу не прозвучало словосочетание "борьба с преступностью" относительно прокуратуры как института! В таком же смысле не прозвучало это словосочетание и в докладе генпрокурора.
Но ведь закон о прокуратуре ставит одной из задач как раз уголовное преследование, которое по факту ограничено уголовно-процессуальным законодательством. Прокурор лишен важных полномочий, практически устранен из сферы борьбы с преступностью. Вот и весь ответ.
– Может, виновато "отпочкование" от прокуратуры следствия?
– Вопрос о независимости следствия родился не на ровном месте, и не концепция судебной реформы послужила толчком к созданию СКР. Мало кто помнит, еще в 1991 году Верховный Совет РСФСР разработал и даже принял в первом чтении закон о Следственном комитете как независимом органе. Но он так и не вступил в действие. Когда же было принято в итоге решение об образовании Следственного комитета, его реализовали грамотно, поэтапно. Однако главный удар был нанесен в другой точке: при создании СКР изменили уголовно-процессуальное законодательство, лишив прокурора необходимых полномочий в надзоре за следствием.
К сожалению, только специалисты сегодня видят, что, заменив прокурорский надзор ведомственным контролем внутри СКР, мы имеем основания высказать тот же упрек Следственному комитету, который звучал когда-то в адрес прокуратуры: "Сами расследуете, сами и надзирайте". Главная проблема, повторяю – не независимость СКР, а отсутствие полномочий у прокуратуры по надзору за расследованием дел.
Раньше прокурор всегда помнил, что завтра ему придется идти в суд и поддерживать обвинение по делу, которое ведут под его надзором. Он знал, что будет гласный суд, который все это оценит.
А сегодня от начальника в Следственном комитете этого не требуется. И он всегда может скрестить руки на груди и заявить: "Да это прокурор неграмотный, не смог он отстоять наши достижения!" А достижения, сами понимаете, нередко белыми нитками шиты.
Аресты без суда
– Все не так просто. Когда в 1992 году мы приняли закон о прокуратуре, я своим замам четко сказал: "Ребята, это закон временный, имейте в виду. Надо начинать готовить новый закон". Я понимал, что впереди будет Конституция. И в отличие от многих моих сотрудников я варился в депутатском котле – чего сегодня, к счастью для него, наверное, лишен Юрий Чайка – и отлично понимал все настроения среди парламентариев, в соответствующей научной среде. Я помню тогдашних либеральных "звезд" – зампредседателя ВС РСФСР Владимира Радченко, судью КС Тамару Морщакову, которые были настроены "не очень" к прокуратуре, хотели ее всячески, так скажем, принизить. С ними надо было постоянно держать ухо востро! Я понимал: если мы не хотим превратиться неизвестно во что, то надо бороться.
– Неизвестно во что – звучит, так скажем, нелестно…
– Ничего не поделаешь. И сегодня прокуратора, к сожалению, иногда стала мне напоминать старую советскую институцию – "народный контроль". Это "ручное управление", сиюминутное точечное воздействие на отдельные участки экономики и социальной сферы. Что не является задачей обеспечения верховенства закона.
И вот на ТВ сидит представитель Генпрокуратуры Александр Куренной и рассказывает журналистам, как надо бороться с контрафактом при обороте алкогольной продукции. Но это же вообще не дело прокуратуры! Она должна лишь осуществлять надзор за органами, которые призваны контролировать всю эту сферу. И вот это постоянное опускание прокуратуры на уровень контролирующего органа, а параллельно увод из системы уголовного преследования – наша большая беда, считаю.
– Чем можно поднять авторитет прокуратуры?
– Вернуть полномочия, о которых я говорил. Прокурор должен также иметь право принимать соответствующее решение не только тогда, когда дело уже попало к нему с обвинительным заключением. Прокурору – это еще одна необходимость – важно вернуть право на санкционирование обыска и ареста. И нельзя видеть это только как ограничение конституционных прав человека, из чего исходят иные либеральные апологеты. Да, это конституционные права человека, которые должны защищаться. Но и обыск, и арест, и санкционирование оперативно-розыскного действия – это одновременно инструмент изобличения преступника!
– Плохо, что сегодня арестовывает суд?
– Опуская на этот уровень суд, мы невольно втягиваем его в сферу борьбы с преступностью, что само по себе ошибочно. Пусть прокурор дает санкцию на арест, а несогласный обжалует это в суд. Если проанализировать, сколько и как арестовывает суд сегодня, становится понятно: никак не стало лучше, чем в те времена, когда эта функция была у прокуратуры. Пусть арестовывают меньше – так, простите, и число преступлений снизилось. Когда я был генпрокурором, мы фиксировали 2,2 млн преступлений в год, сейчас – до 1,8.
У меня была еще, между прочим, одна идея, оставшаяся в черновиках, да бодливой корове рога не дали (смеется). Это идея предварительного ареста. Прокурор арестовывает на месяц, а через месяц – суд. За это время закрепляются доказательства!
– А продлевать срок следствия тоже, по-вашему, должен прокурор?
– Да можно эту функцию оставить только у следственных подразделений, но у прокурора должно быть хотя бы обязательное право отменять постановление о продлении срока содержания под стражей. Прокурору, повторюсь, крайне желательно возвратить все полномочия в части уголовного преследования.
Еще насчет качества следствия. Взять хотя бы громкое дело Никиты Белых. Мне трудно объяснить длительность расследования всего двух эпизодов взятки. Кто мешает выделить эпизод задержания с поличным, направить в суд, где приговором будет определено наказание? А по выделенным материалам можно анализировать всю его пяти-шестилетнюю историю губернатора, брал он взятки – или не брал, злоупотреблял ли – или не злоупотреблял…
А суд сегодня, когда рассматривает ходатайство следствия о продлении сроков расследования, не имеет под рукой уголовного дела, которое к тому моменту может насчитывать не один десяток томов. И должен либо соглашаться с доводами следствия, что он, как правило, и делает, – или оценивать сроки следствия во всех деталях.
Кладбище прокурорских идей
– Я всегда был горячим противником этого. Не института как такового, нет. А его раздутой важности. Помню, как апологет суда присяжных Сергей Пашин, который сам, кстати, выдержал в суде только пять лет, доказывал мне, как это необходимо. Но меня просто убил тот факт, что, когда я приехал в Англию и разговаривал там с главным прокурором на эту тему – как, мол, это все важно и актуально, – она мне удивленно сказала: "А вы знаете, какой процент дел суды присяжных рассматривают в Англии? Четыре процента. Что вы так зациклились на этой идее?"
А ведь у нас даже был лозунг: "Для усиления борьбы с преступностью необходим суд присяжных!" И когда в Верховном совете это обсуждалось, я сказал депутатам: "Вы все избраны с мест, видели кое-что, кроме московского асфальта. Представьте себе маленький район, 10-15 тысяч населения, односоставный суд в покосившейся избушке с туалетом на улице – где они вообще посадят присяжных, да еще с запасными заседателями? Потом там почти все друг другу родные и близкие, зачем их ставить под удар? Одного судью-то мы еще сможем защитить, а всех их?"
Потом разработчики закона пришли ко мне и говорят: "Скажи, а ты что хочешь?" А я им: "Два условия. Первое: это может работать только в областных и краевых судах. О районных и не вспоминайте. Второе: пусть при введении суда присяжных начнут в порядке эксперимента с тех областей, губернаторы которых вам пришлют письма о том, что материально они сумеют обеспечить все это". И тогда добро на введение суда присяжных дали только девять областей. Потом тринадцать.
Да, я понимал, что мы создаем в судопроизводстве двойные стандарты, некую ущербность: в одном регионе суд присяжных есть, в другом нет. Потом Конституционный суд сказал о том, что, пока не введен повсеместно такой суд, нельзя применять смертную казнь. Ну не надо нам гоняться за западными лозунгами в стиле "суд – это все" и "только суд может защитить права человека". Ничего подобного! Мы должны создать отлаженный механизм защиты прав человека и не быть при этом голословными.
– Удается ли в наше время правоохранительной системе ярко проявлять себя в законотворчестве?
– Плохо, что сегодня правом законодательной инициативы [в судебно-правовой системе] наделен только Верховный суд.
У генерального прокурора тоже когда-то было право инициировать нормативные акты, но он и его был лишен. Прокуратура – огромная институция, где накоплено множество прекрасных идей. Но сегодня все они, к сожалению, рушатся в Госдуме, где доминирующая фракция не дает им ходу.
Окончание следует.
