Царь мог судиться за трон, и другие правовые открытия 17-го года

Главные действующие лица «весны надежд» 1917 года не были ни «дураками», ни теми «безответственными болтунами», какими они часто видятся «отсюда». Люди, застигнутые крушением власти, действовали по логике и по возможностям. И поначалу казалось, что им удалось катастрофу предотвратить. Даже царь Николай II, по мнению ряда историков, в принципе мог надеяться оспорить свое отречение от престола. Разношерстные политики в первый момент смогли договориться и создать первичный механизм новой власти. А министры нового Временного правительства, не исключено, надеялись стать из «временных» постоянными. Увы, временной оказалась сама стабилизация.

Правовой нигилизм отречения

По вопросу о законности самого отречения у историков сложился определенный консенсус.

«Государь имел право отречься от престола, но не в том порядке, – заявил корреспонденту L.R главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Александр Шубин. – Потому что в соответствии с законом 1796 года, принятым Павлом I, он мог отречься, но не мог сам определять правопреемника. На то были статьи закона. Правопреемником был его сын Алексей. Он сознательно нарушил закон, видимо, рассчитывая, что сможет потом оспорить это отречение, вырванное у него силой».

«По закону он имел право отречься за себя, но не за сына, – отметила ведущий научный сотрудник Института государства и права РАН Людмила Лаптева. – С точки зрения долга, он в принципе не имел права отрекаться, потому что отвечал за страну».

Среди монархистов бытует и еще одно мнение, что «никакого отречения не было», царь был силой лишен власти, и еще неизвестно, что именно произошло в его штабном вагоне на станции Дно. Дело, однако, не в том, могли ли генерал Алексеев, а также Александр Гучков и Василий Шульгин угрожать Николаю II смертью.

Важнее другое: вольно или невольно, но монархисты сами подталкивают читателя к той же мысли, что Николай «хотел потом оспорить», просто нравственные акценты здесь иные, нежели у демократической части общества. И то, что злополучный документ об отречении «был подписан карандашом», коль скоро этому факту уделяется такое внимание, – в ту же сторону аргумент.

А раз «хотел оспорить» – то почему не смог? Логический ответ один: значит, весной 1917 года Николай Романов как глава государства был никому не нужен. Против этого возразить трудно.

Сегодня многие осуждают Михаила Александровича Романова, в чью пользу отрекся царственный брат, – за то, что он эту корону не принял. Теоретически можно себе представить, что Михаил, пряча лицо в башлык, срочно выехал бы в Дикую дивизию, повел ее на Петроград – и одна организованная дивизия разогнала хаотический гарнизон. Или что Михаил сам что-то пообещал Петроградскому гарнизону.

Что ж, учитывая те очень кровавые и фантастические события, которые последовали в реальности, возможно, так и надо было сделать. Крови и страданий было бы меньше. Но это все-таки был бы именно захват власти – к законности и праву такой вариант развития событий отношения не имеет.

Поначалу они договорились

Коль скоро, однако, монархия рухнула, общество должно было как-то формировать новые органы власти – в чрезвычайно сложных условиях мировой войны. Памятуя о том, какой катастрофой это закончилось в октябре, многие видят в первых шагах революции лишь бессмысленное дерганье. Самое приличное слово, которое употребляется для описания весны 1917 года, – двоевластие.

Между тем первые попытки самоорганизации общества не производят впечатления такой уж беспомощности. Да, в один и тот же день, 27 февраля по старому стилю, появляются два «центра власти». Группа наиболее активных думских депутатов формирует Временный комитет Государственной думы. Параллельно группа лидеров социалистических партий – то есть просто наиболее активных «людей улицы», «борцов за народ» – явочным порядком формирует Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

И уже 2 марта эти два «властных центра» договариваются о первом составе Временного правительства. Вообще-то не так плохо. При этом ни спикер Госдумы Михаил Родзянко, ни председатель исполкома Петросовета Николай Чхеидзе никаких портфелей себе не требуют и не выхватывают. А первым премьером назначается князь Георгий Львов, не только очень популярный и заслуженный общественный деятель, но и человек, которого успел назначить царь перед самым отречением. Сохраняется какая-то «нить преемственности».

При этом, хотя правительство поддержано социалистическим Петросоветом, социалист в его первом составе только один – министр юстиции Александр Керенский. Постепенно начинают прибывать министры-социалисты – поначалу, как замечает Лаптева, «на безнадежные портфели – социалку».

«Было двоевластие», это утверждал Ленин, – говорит Александр Шубин. – На самом деле Петроградский совет, возникнув 25-27 февраля, уже 2 марта заключил соглашение с Госдумой об условиях, на которых создается Временное правительство и всеми поддерживается. Сначала Петроградский совет, а затем и ЦИК Советов поддерживали Временное правительство постольку, поскольку оно проводило революционную демократическую политику».

«Как только оно эту политику проводить переставало – как в случае с нотой Милюкова в апреле, – Совет блокировал его решения, – напомнил историк. – Массы революционных солдат и рабочих выходили на улицы, поддерживая Совет. И возникали кризисы Временного правительства – апрельский, июльский и августо-сентябрьский, «корниловский». Правительство тогда либо уступало, либо распадалось и трансформировалось. А вот после большевизации Советов осенью возникло двоевластие, которое не могло продолжаться долго и кончилось падением Временного правительства».

«Действительно, существовало двоевластие, – считает Людмила Лаптева. – Петроградский совет был до лета чрезвычайно влиятельным, в том числе и потому, что принимал откровенно популистские решения. Почему, например, царская семья не получила возможности эмигрировать? В том числе из-за Петросовета – у Временного правительства такая идея была. Но Петросовет сказал «Нет!» Не хотели выпускать. И это не был РСДРП (б)-шный совет. Там меньшевики ведущую роль играли».

Петросовет, конечно, образовался сам собой, на внеправовой основе – а как могло быть иначе, с такими многолетними традициями противостояния общества и власти? «Старая власть довела страну до полного развала, а народ до голодания», – провозгласил Петросовет в своем первом воззвании. Все, однако, познается в сравнении, а оно не в пользу революционеров.

«Советы – это революционное творчество масс, они самостийно образовывались и в законах прописаны не были, – напоминает Людмила Лаптева. – Депутаты не ожидали, что в контрапункт им Петросовет не просто возникнет, но будет рассматриваться как легитимный центр власти наряду с Временным комитетом Госдумы и Временным правительством. Почему потом, летом, удалось достаточно безболезненно прикрыть эту «лавочку»? Потому что законного-то у них не было основания. Это уже ленинское открытие, что потом он эту форму советов использовал как основу государственного строя».

Говорильня – да, парламент – нет

Одна из удивительных черт государственного управления «с февраля по октябрь», и особенно для тех, кто видит эти времена как «одну беспомощную говорильню», – фактическое отсутствие парламента.

Государственная дума, чьи конкретные депутаты имели такой вес в революции, была распущена указом царя 26 февраля на каникулы и больше никогда в полном составе уже не собиралась. По законам царской России, созвать Думу мог только царь, который уже не царствовал.

И депутаты не требовали изменить закон и созвать парламент! И спикер Родзянко ни на что, в общем, не претендовал.

Наши поколения при Горбачеве привыкли к совсем иной картине: Съезд народных депутатов в 1989-1991 годах стремился аккумулировать как можно больше власти. Но с другой стороны, и тогда по-настоящему активных депутатов было меньшинство, и многие из них перешли в правительство и на другие ответственные работы.

Отсутствие парламента можно логически объяснить тем, что все понимали: важнейшие вопросы о власти, а также земле и т. д., может решить только специальный, вновь избранный демократическим путем широчайший представительный орган – Учредительное собрание. К выборам в него надо тщательно подготовиться, а до той поры – что ж, пусть правительство решает насущные вопросы, на то и чрезвычайная ситуация. Логика есть.

«Оба источника законов – царь и Госдума – были революцией отменены, – подчеркнул Александр Шубин. – Новым источником права было Временное правительство. Менялось все, чего Временное правительство касалось своим вниманием. 9 марта и вплоть до Учредительного собрания оно присвоило себе все полномочия, включая законодательные, оговорив лишь, что законодательные постановления должны приниматься министрами коллективно. А Дума потеряла свои полномочия и никак против этого не протестовала».

Людмила Лаптева не согласна с тем, что Временное правительство осуществляло законодательную власть. Издавало-то оно все-таки не законы, а постановления. Их надлежало исполнять, вплоть до созыва Учредительного собрания, которому предстояло одобрить – или отменить – эти документы.

«Временный комитет Госдумы с приглашаемыми депутатами что-то обсуждал, предлагал, – напомнила Лаптева. – С середины лета начинает работу Юридическое совещание. Гессен, Кокошкин, Лазаревский, Нольде – ведущие государствоведы – активно участвуют. Фактически была полностью нарисована конституция будущего государства. Под республику, демократию».

С чертою-то оседлости все ясно…

В декларации Временного правительства от 3 марта даются следующие меры, которые необходимо принять быстро:

«1. Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным…

3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.

4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления…

7. Неразоружение и невывоз из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.

8. При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам».

И на следующий день, 4 марта, постановление Временного правительства «временно устраняет от должности губернаторов и вице-губернаторов». Их обязанности, также временно, возложены на председателей губернских земских управ, которые именуются «комиссарами Временного правительства». А председатели уездных земских управ становятся уездными комиссарами.

Из принятых мер государственного управления наиболее очевидной представляется «отмена сословных, вероисповедных и национальных ограничений» – здесь зашифровано, прежде всего, снятие вековой дискриминации с еврейства, отмена «черты оседлости». Как знать, если бы царь сделал это сам (к чему его так призывали), может быть, и самой революции удалось бы избежать, поскольку он не нажил бы столько врагов.

Вы были назначены, потому что прогибались

Вместе с тем очень многие меры вызывают сегодня вопросы и возражения. Надо ли было, например, всем скопом увольнять всех губернаторов, уездных начальников и всю полицию?

«Губернаторы были уволены и заменены комиссарами Временного правительства – это обычная кадровая чистка, – отметил Александр Шубин. – Они были причастны к режиму, который в данный момент считался преступным, как, например, в 1991 году. Считалось, что вы были назначены губернатором не потому, что вы хороший и компетентный человек, а потому что вы как-то прогибались перед государем-императором. Назначали же на ваше место человека, который соответствует новым требованиям».

Грандиозный эксперимент с «полицией-милицией» историк считает вызванным обстоятельствами. «Старая полиция была дискредитирована и связью с самодержавием, и прежними злоупотреблениями. Полицейских ненавидели, в этом была и их вина. Была создана милиция, которая состояла из добровольцев – не профессионалов, но людей, которые считались честными. Это была интеллигенция и молодежь, которая хотела помочь новой России. У них не хватало опыта, но в отличие от обычной полиции, они имели энтузиазм», – подчеркнул Шубин.

Признавая, что «губернатор был человеком императора, отчитывался перед ним», Людмила Лаптева считает реорганизацию 1917 года усердием не по разуму.

«Старых членов уездных, прежде всего, управ потеснили представители крестьянства, достаточно озлобленные. Объективно это все работало на разруху, как и упразднение полиции, – напоминает историк права. – Идет война, а они взяли и сломали всю систему внутренней безопасности. Не думаю, что это плоды заговора – просто по недомыслию».

Что касается знаменитой мартовской амнистии 1917 года, когда, как написано у Есенина, «зачем-то открыли остроги, злодеев пустили лихих», то, по имеющимся данным, «тюремно-каторжное население» России сократилось раза в четыре. Это, однако, не означает, что взяли и выпустили всех уголовников на горе мирным жителям.

«Это скорее напоминает Ворошиловскую амнистию 1953 года, тоже потом дискредитированную, – полагает Шубин. – В подготовленных министерством Керенского актах говорилось, что нужно выпустить людей, осужденных за мелкие преступления. Уголовникам уменьшали сроки. Но даже с уменьшенным сроком сей же год не выйдешь. В первой половине 1917 года продолжали сидеть около 30 тысяч. Другое дело, что в условиях развала всей системы управления осенью кого-то выпустили, и не в соответствии с законом. Но закон, подготовленный Керенским, в этом не виноват».

Арестовывали, чтобы спасти от народа

Что касается новых репрессий, уже с революционной стороны, то «жертвами февраля и марта» следует признать, прежде всего, тех людей, кого просто уничтожили под горячую руку: офицеров, убитых солдатами и матросами, и полицейских, прежде всего, петроградских. Репрессий же, как таковых, практически не было.

«Арестовывали деятелей царского правительства и деятелей право-радикального направления. Как объяснял потом Керенский, скорее, для того, чтобы их спасти, потому что восставший народ мог их просто убить, – рассказал Александр Шубин. – Убийства офицеров в Кронштадте 1 марта во многом объясняются предыдущими издевательствами над личным составом. Потом с арестованными как-то разбирались, некоторых выпустили. Но некоторые продолжали сидеть, и «дождались» уже красного террора».

Арестован был и свергнутый царь с семьей. Временное правительство допускало, что царя надо судить. Но расстреливать царскую семью оно, естественно, не собиралось.

«Царская семья сначала была лишена свободы передвижения, – подчеркнула Людмила Лаптева. – Обвинение против царя было в том, что развязана война. Пренебрежение интересами государства – но Временное правительство само вело войну».

«Неразоружение» и разложение

Более всего, однако, удивляют революционные меры в военной области. Это, конечно, Приказ № 1 Петросовета, согласно которому в армии были выбраны солдатские комитеты, а заодно отменялись отдание чести офицерам и их титулование.

«Приказ № 1 издает Петросовет. А Временное правительство ничего не может сделать, потому что он очень нравится в армии, – напомнила Людмила Лаптева. – Действительно, кого Господь захочет наказать, того он лишает разума. Конечно, ни о какой законности тут речь не идет».

Впрочем, здесь единого мнения у историков нет. В конце концов, даже Приказ № 1 устанавливал, что «в строю солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину». Солдатские комитеты предназначались вовсе не для того, чтобы «голосовать, идти ли в бой», а для решения бытовых вопросов. А обращение «Ваше благородие» к прапорщику в революционной стране вряд ли возможно.

«Приказ № 1 ничего не «разложил», – уверен Александр Шубин. – Он был принят 1 марта, когда возмущенные солдаты убивали своих офицеров, которые своим поведением умудрились заслужить такую ненависть. В приказе говорилось: «В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане». Отменялось отдание чести вне службы, старое титулование офицеров и их право грубо обращаться с солдатами. Что в этом плохого? Солдаты потребовали, чтобы не было грубого обращения с ними. Этот указ был в основном утвержден военным министром Гучковым, которого трудно заподозрить в какой-то особой радикальности. Он подтвердил, что солдат нельзя унижать».

Пожалуй, большее удивление способен вызвать другой пункт из декларации Временного правительства – о «невывозе из Петрограда» революционных воинских частей. Учитывая, что идет война, это означало, что революционные герои от фронта освобождаются, а право сражаться и умирать вместо них предоставляется другим, таким же солдатам, которым принять участие в революции не посчастливилось.

Таким образом, фронт не получает подкреплений (а Петроградский гарнизон составлял очень большую часть запасных, готовящихся на передовую) – зато революция получает, по сути, собственную армию, кровно в этой революции заинтересованную. Однако!

Кроме слова «невывоз», в тексте есть еще слово «неразоружение». Оно может свидетельствовать, что новые министры преследовали и относительно разумную цель: не допустить расправы над революционными солдатами и не допустить подавления самой революции генералитетом, чьи настроения в тот момент были не ясны.

Тем не менее сама ситуация мировой войны лишала оправдания и эту, и многие другие меры революционной администрации. Невозможно одновременно воевать на полную мощность и развивать широчайшую демократизацию.

Дело было не в Босфоре

Армия разлагалась, прежде всего, потому, что война была категорически непопулярна в солдатской массе. Солдаты из русских губерний больше не хотели умирать не только за Константинополь и Босфор, но и за белорусско-польские местечки. Но чтобы закончить войну, мало было царя свергнуть.

«И помните, что нельзя возложить на плечи армии, уже три года борющейся на фронте, ту задачу, которая этой армией не разделяется», – эта любопытная фраза принадлежит одному из виднейших министров Временного правительства – Николаю Некрасову. А цитирует его в своей книге «История второй русской революции» один из важнейших действующих персонажей февраля Павел Милюков, причем цитирует с иронией.

Милюков, в отличие от Некрасова, «не верил, что… можно усилить желание воевать, отказавшись от национальных целей войны». Для Милюкова храм святой Софии в Константинополе оставался желанной целью – и, по сути, из-за этого ему и пришлось оставить пост министра иностранных дел, пробыв на нем неполных два месяца.

Большинству членов Временного правительства никакой Босфор уже был даром не нужен. Они – а отнюдь не только большевики – склонялись к концепции «мира без аннексий и контрибуций». Просто европеизированные министры не видели возможности сходу взять и выйти из европейской войны явочным порядком, воткнув штык в землю и наплевав на союзников и на все. И потому оказались вскоре бессильны.

Как и вопрос о мире, вопрос о земле тоже не мог быть решен цивилизованным путем мгновенно. В постановлении Временного правительства от 19 марта говорится, что «земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата». А жизнь вскоре показала, что может – и показала, как.

Не всегда и не все можно отложить

В связи с этим многие историки считают роковой ошибкой Временного правительства именно затягивание с созывом Учредительного собрания. Те сроки, которые были назначены – на осень, – разумны для мирного времени.

«Готовиться к выборам в Учредительное собрание начали не раньше мая. Летом только появился закон о выборах – аж на ноябрь. Не торопились», – отметила Людмила Лаптева.

«Не знаю, почему они вели себя так легкомысленно. Возможно, рассчитывали, что Временное правительство будет признано постоянным, и Учредительное собрание даст им всем возможность и дальше участвовать в управлении государством, – допускает Лаптева. – Или просто подольше протянуть на этом посту, решая свои личные, в том числе экономические дела. Но то, что они затянули, очевидно. Но и Ленин тоже ведь рассчитывал использовать Учредительное собрание в своих интересах. Он прекрасно понимал, что есть проблемы с легитимностью. Трудно сказать, как бы это все повернулось, не будь октябрьского переворота».

Что касается обычной повседневной жизни весной 1917 года, то она шла по «Основным законам Российской империи», за вычетом той части, что была отменена революцией. Но большая часть законов продолжала действовать (одно из главных отличий февраля от октября).

«Сделки совершались, общие уголовные преступления рассматривались судами – в отношении тех, кого ловили. Сказать, что пошла такая чехарда и неразбериха, как в октябре, нельзя, – напоминает Людмила Лаптева. – С другой стороны, как отмечал Питирим Сорокин, февраль в Петрограде чисто внешне произвел устрашающее впечатление. Какой был беспорядок на улицах, ходили в подпитии солдаты и матросы, плевались семечками и бросали мусор, который никто не убирал».

«Нормальная жизнь – это когда обычный человек может как-то влиять на условия своей жизни. И в этом смысле, конечно, нормальность расширилась в ходе революции, – полагает Александр Шубин. – С точки зрения легитимности, признанных обществом правовых норм, революция создает перерыв, который должен был закончиться в результате работы Учредительного собрания. Эта возможность, к сожалению, не реализовалась».