Коррупция в императорской России: правда и вымыслы

Часть 1

Наши представления о российской коррупции сформированы художественной литературой, причем литературой в основном обличительного или сатирического свойства. Особое место принадлежит здесь произведениям Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Между тем их «реализм» весьма сомнителен: среди источников наших знаний о прежних временах сатире должно принадлежать не первое, а скорее, одно из последних мест.[1] Первостепенное же внимание следует уделить таким скучным материям, как законодательство, уголовная статистика, судебные отчеты – и лишь потом, в качестве «литературной приправы» ко всему этому, мемуарам наиболее осведомленных современников, склонных к объективному освещению фактов и близко стоявших к делам.

Будучи рассмотрена через эту призму, якобы извечная и непобедимая российская коррупция окажется не такой уж неодолимой: напротив, борьба властей императорской России с этим злом предстанет как история успеха, пусть и добытого ценой долгого и терпеливого труда, сопровождавшегося срывами и отступлениями. Миф о вечной, неистребимой и не поддающейся никаким усилиям российской коррупции рассеется как дым: реальность, как это часто бывает, окажется намного интереснее, чем шаблонные представления о ней.

Коррупция – слово весьма эластичное, и о пределах его значения возможны споры. Порой к ней относят непотизм, протекцию и тому подобные «неденежные» злоупотребления. Но коррупция в узком или «финансовом» смысле слова может принимать следующие основные формы:
1) взяточничество;
2) казнокрадство;
3) конфликт интересов.
Классическим примером коррупции является, конечно, взятка. В те довольно еще безыскусные времена именно она являлась наиболее распространенным типом коррупции.

Понятие взятки как уголовного проступка выкристаллизовывалось в законодательстве очень медленно. Еще в XVII столетии для большинства приказных людей главным источником существования были доходы от дел, поскольку их денежное жалованье было очень невелико.[2] Легальными считались «почести» (приношения от просителей, получаемые до начала дела, в том числе за его ускорение) и «поминки» (получаемые по его окончании). А вот «посулы», то есть взятки за определенное решение, преследовались. За взятку-посул приказных людей били кнутом или подвергали штрафам в пользу казны.[3]

Разумеется, грань между «почестями» и «поминками», с одной стороны, и «посулами» – с другой, с современной точки зрения выглядит более чем зыбкой, но никакой другой системы вознаграждения чиновников тогдашнее государство, еще весьма примитивное и испытывавшее вечную нужду в деньгах, предложить не могло. Возможность четкого определения взятки как любого подношения чиновнику со стороны лица, заинтересованного в определенном решении, появилась не прежде, чем государство почувствовало себя в силах содержать своих чиновников исключительно за счет казны, платя им достаточное денежное содержание.

Впервые государство попыталось сделать это лишь при Петре I. Разработчик петровских административных реформ Генрих фон Фик писал, что «только надеждой на хорошее жалованье и повышение чина можно привлечь способных людей».[4] В соответствии с этим в 1715 г. был введен принцип полной оплаты труда чиновников из казны в фиксированном размере.[5] Тут хочется сказать «наконец-то», но в действительности это нововведение сильно опередило свое время и во многом осталось на бумаге, как благое пожелание, поскольку жалованье, как денежное, так и натуральное («хлебное»), зачастую выдавали не полностью, сплошь и рядом задерживали, и так далее. Условий для претворения в жизнь этого принципа еще не было – скорее, речь шла о его провозглашении, некоем «заделе на будущее», в надежде на то, что рано или поздно он пробьет себе дорогу на практике. Так в конечном счете и вышло, но далеко не сразу. Пока же этот принцип повлек не столько реальные, сколько концептуальные изменения: он позволил объявить вне закона «кормление от дел». Указом от 23 февраля 1720 года оно объявлялось наказуемым,[6] и не случайно последние годы петровского царствования прошли в кровавой борьбе с коррупцией, в попытках сломать благоприятствующие ей социальные нормы.

Эти меры великого преобразователя не пришлись впору тогдашнему обществу – скорее, они были рассчитаны «на вырост». После его смерти денежное жалованье для большинства гражданских чиновников было отменено. Им снова предписывалось жить от «акциденций» – то есть кормиться от дел, приношений, «кто что даст по своей воле».[7] Соответственно, смягчилась и уголовная политика: акцент был перенесен со смертной казни на штрафы и отстранение от должности. Казни коррупционеров, впрочем, происходили и после Петра.[8]

Общество середины XVIII столетия представляется весьма парадоксальным, поскольку разрыв между должным и реальным, между формальными правилами и социальными обычаями, одним из которых являлась взятка, был чрезвычайно велик. Это хорошо видно по одному из указов Елизаветы Петровны, в котором, с одной стороны, рисуется картина разложения местной администрации и всяческих неправд, а с другой –констатируется, что жалоб снизу на такое положение вещей не поступает.[9] Очевидно, что существующее положение воспринималось в народе как само собой разумеющееся, и только лица, стоящие наверху, бывали им недовольны, поскольку оно не соответствовало передовым представлениям о том, каким должно быть европейское христианское государство. Поэтому появление на троне Екатерины II – наиболее европейской правительницы в ряду русских государей уже в силу своего чисто немецкого происхождения – не могло не повлечь попытку вернуться к западным или «петровским» принципам в этом вопросе; и на этот раз попытка оказалась более успешной.

Екатерина планировала увеличить оклады чиновникам центрального управления примерно вчетверо, но в действительности увеличение оказалось не настолько высоким – в 1,5-3 раза.[10] В местной же администрации жалованье было введено вновь. Целью императрицы было сделать борьбу со взятками возможной в принципе, то есть создать для этого условия. Расчет ее оказался верен – брать стали меньше, хотя, по общему мнению, повышенные оклады и не компенсировали «выпавшие доходы» от взяток. Но эти оклады соответствовали тогдашнему уровню жизни, а этого было уже достаточно, чтобы многие перестали (а вновь поступающие на службу – и не начинали) лихоимствовать. Ведь беря единожды взятку, чиновник уже становился преступником, переступал некую грань, а затем нередко «пускался во все тяжкие». Удержаться на этой грани ему помогало достаточно высокое жалованье. Оно выплачивалось бумажными ассигнациями, курс которых был в то время высок: за бумажный рубль давали 97 копеек серебром.

Однако и Екатерине не удалось в полном объеме добиться желаемого. В отличие от Петра, она не любила применять суровые наказания, часто прощала взяточников, на многое смотрела сквозь пальцы. Вероятно, она сознавала невозможность быстро изменить социальные обычаи, а ломать их через колено и жертвовать своей популярностью ей не хотелось. Она возлагала надежду на действие времени. Своему фавориту князю Орлову по поводу различных злоупотреблений она говорила, что «из хлеву выпущенные телята скачут и прыгают, случается, и ногу сломят, но после перестанут, и после все войдет в порядок».[11]

Ее расчет на исцеляющее действие времени оправдался не вполне. В конце ее правления относительный успех в борьбе с коррупцией был подорван инфляцией, начавшейся после 1787 г., когда Российской империи пришлось воевать на два фронта – сначала с Турцией, а затем и со Швецией. Эти войны оказались довольно тяжелыми, расходы финансировались выпуском бумажных денег, курс которых вскоре упал до 68 с половиной копеек за ассигнацию. Между тем жалованье чиновников по-прежнему выплачивалось ассигнациями и именно в тех размерах, которые были установлены по штатам 1763 года. При этом упала и покупательная способность серебряного рубля. Согласно подсчетам Б. Н. Миронова, к концу XVIII века покупательная способность жалованья снизилась более чем вдвое.[12] Чиновники снова, как и встарь, стали поправлять свое бедственное положение взятками. Тем не менее период с 1763 и до конца 1780-х годов можно считать довольно успешным: в это время «государственный аппарат действительно содержался за счет казны, а не народа».[13]

Правления Павла I и Александра I, заполненные бурными внешнеполитическими событиями (что сопровождалось дальнейшей инфляцией и обесцениванием жалованья), мало что изменили в смысле внутреннего благоустройства государства. Из тогдашних мер, призванных повысить качество бюрократии, следует отметить введение обязательных экзаменов для получения чина (1809 г.), а также открытие нескольких новых университетов. Ситуация начала быстрее меняться при Николае I, который уделял чрезвычайно большое внимание упорядочению законодательства и государственной службы. Тот факт, что литераторы и мемуаристы именно николаевской эпохи особенно охотно и часто писали о коррупции, выводили типы взяточников и так далее, не должен нас удивлять: это был верный показатель осознания обществом своего неблагополучия. Новые нормативные представления о порядочности и должном поведении чиновников стали расходиться с жизнью: то, что раньше воспринималось без вопросов как норма, теперь начали оценивать критически. Напомним, что в середине XVIII столетия положение вряд ли было лучше, но повсеместных жалоб не раздавалось.

Принятие Свода законов в 1832 г. призвано было умерить чиновничий произвол, процветавший благодаря тому, что законодательство было разрозненным, а доступ к нему во всей полноте затруднен для обычного человека. В 1845 г. было издано Уложение о наказаниях: оно упорядочивало нормы о коррупционных преступлениях и санкциях за них (статьи 401-413). Примечательным в нем было разграничение лихоимства, то есть обогащения должностного лица за совершение им незаконных действий, и мздоимства – незаконного обогащения за совершение действий, которые сами по себе были законными. Первое каралось строже, чем второе – в основном ссылкой в Западную Сибирь с потерей личных и сословных прав. Наказание же за мздоимство обычно ограничивалось денежным штрафом. Статья 412 Уложения предусматривала наказание и для «лиходателей»: оно варьировалось от строгого выговора (в случае, если они поддались вымогательству со стороны чиновника) до заключения на срок не более 3 лет (если они сами активно склоняли чиновника к получению взятки). Эта система регулирования без кардинальных изменений просуществовала до начала XX века.[14]

Наконец, в 1839 г., когда ассигнационный рубль стоил уже в 3,5 раза дешевле серебряного, началась, под нажимом императора, денежная реформа. Спустя несколько лет она завершилась полным выкупом ассигнаций и выпуском разменных денег («кредиток»), которые относились к серебряному рублю в пропорции 1:1. А в 1845 г. были изданы новые штаты для местной администрации и существенно увеличено жалованье для служащих в ней.

Эти меры постепенно давали эффект, но поначалу лишь в центральном управлении, а не в местном. Это хорошо видно по секретным ежегодным докладам политической полиции императору, где положение вещей обрисовывалось вполне откровенно. Приведем лишь два отрывка.

1832 год. «Что касается до губернских и уездных судебных мест, то об них должно сказать, что они представляют самую грустную картину. Решительно нет в них правосудия, и корыстолюбие существует в самой сильной степени… При всех стараниях лихоимство не уменьшается, ибо законная улика лихоимцев едва ли когда возможна, и они, избегая всякий раз заслуженного наказания, беспрепятственно продолжают вредные свои действия, угнетая истца неимущего, находящегося в невозможности удовлетворить их корыстолюбие. Немудрено после сего, что везде слышен ропот, везде жалуются на судебные места. Полагая, что скудное содержание губернских чиновников составляет одну из главнейших причин описанного зла, с нетерпением ожидают издания новых губернских штатов, давно уже обещанных, но доселе еще не последовавших».[15]

1835 год. «Со времени управления нынешнего министра юстиции ход дел в Правительствующем Сенате по общему отзыву приметно улучшился. Но в средних и нижних судебных местах не заметно улучшения. Лихоимство не прекращается и, ограждаясь формами закона, укрывается от должного наказания. При существовании нашего законоположения, подвергающего лиходателя одинаковому наказанию с лихоимцем, нередко случается, что давший деньги для получения себе надлежащего удовлетворения подвергается наказанию, тогда как взявший или, лучше сказать, исторгнувший оные остается свободным от всякого взыскания за недостатком улик».[16]

В провинциальной глуши ситуация оставалась еще очень плохой. Дореволюционный историк А. А. Корнилов пишет, то «все тогдашнее губернское чиновничество получало от откупщиков второе содержание, не меньшее, нежели казенное».[17] Это можно было бы счесть преувеличением, если бы не находка «коррупционной отчетности» из имений князей Голицыных, вполне подтверждающая этот тезис. [18]

Тем не менее именно в это время создавались условия для последующих улучшений. Правительство делало многое для повышения морального уровня государственных служащих. Привилегированное училище правоведения, открытое в 1835 г., и Александровский лицей выпускали отборных чиновников-юристов, которые составляли ядро бюрократической элиты империи вплоть до 1917 года. Министр просвещения Уваров, более известный своей формулой «православие, самодержавие и народность», посылал молодых ученых на Запад для подготовки к профессорскому званию (профессора тоже считались чиновниками, а высшее образование давало серьезные преимущества при поступлении на службу). Со временем это принесло плоды в смысле улучшения нравов. Цензор Никитенко, преподававший в Санкт-Петербургском университете, 18 марта 1835 г. записывает в своем дневнике: «В Московском и других университетах русских ученое сословие не считало предосудительным брать взятки при экзаменах чиновников. Наш не имел этой славы. Однако с некоторых пор и сюда стал вкрадываться продажный дух, впрочем общий всем учреждениям в России. Три или четыре человека из здешних профессоров уже приобрели известность в этом отношении, гораздо большую, чем в ученой своей деятельности». О том же пятью годами ранее писало и Третье отделение: «Уверяют, что в Московском университете царит скверный дух, что дипломы там публично продаются, и что тот, кто не брал частных уроков по 15 рублей за час, не может получить такового диплома».[19] Однако уже в 1840-х годах, когда к преподаванию пришло молодое поколение профессоров, выучившихся за границей (Т. Н. Грановский и другие), нравы в Московском университете изменились: известие о том, что декан юридического факультета Крылов берет взятки, вызвало шок среди его коллег – верить этому слуху отказывались даже недоброжелатели Крылова.[20]

Император Николай, со своей стороны, сурово карал за злоупотребления даже тех, кто находился у него в фаворе. Так, в 1837 г. он, в острастку другим, перед строем приказал сорвать аксельбанты со своего флигель-адъютанта князя Дадиани, использовавшего труд солдат в личных целях, и отправил его под военный суд. Жена и теща Дадиани, видевшие эту сцену с балкона, упали в обморок. За попустительство злоупотреблениям мог лишиться своего поста и генерал-губернатор – лицо, занимавшее в имперской иерархии исключительное положение.[21] В литературе стало хорошим тоном утверждать, что карательные меры Николая были бесполезны, но этот тезис удивляет своей примитивной безапелляционностью. Для оценки результатов подобной борьбы необходимо взглянуть на вещи контрфактически: а что было бы в отсутствие репрессивных мер? Вполне возможно, что без них ситуация была бы еще хуже. Другое дело, что, по верному замечанию Б. Н. Чичерина, для искоренения «злоупотреблений, которые въелись в плоть и кровь русского чиновничества… требовалось преобразование всей жизни».[22]

Об этом радикальном преобразовании и пойдет речь в следующем очерке.

——————–
Автор – доктор права (Университет Эссекса), генеральный директор ООО «Институт прецедента».

Примечания