Новый потенциал Конституционного суда

Декабрьские поправки в закон о Конституционном суде РФ[1], наделяющие КС полномочиями проверять постановления Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ) на предмет соответствия российской конституции, вызвали острую дискуссию в среде политиков и юристов. Многие усмотрели в этом шаге попытку действующей власти заблокировать исполнение постановления ЕСПЧ по делу «ЮКОСа», обязавшего Россию уплатить почти 2 млрд евро компенсации. Однако если вспомнить прошлогодние решения КС по тем же вопросам (и в первую очередь постановление от 14 июля 2015 года № 21-П), становится понятно, что принятие этого законопроекта — логичный шаг в контексте правовой повестки 2015-2016. Речь о том, возможно ли исполнение решений межгосударственных органов в российском правопорядке, если они противоречат сложившейся в нашей стране системе защиты прав человека, и какой должна быть роль КС в охранении принципов конституции.

Обоснование, связывающее прием поправок с постановлением ЕСПЧ по делу «ЮКОСа», отчасти справедливо. Действительно, современная российская власть склонна использовать глобальные механизмы для достижения сиюминутных узкопрактических целей, вызванных интересами правящего класса. Однако даже если это так, одного закона, чтобы не исполнить постановление по делу «ЮКОСа», недостаточно. Нужно еще постараться найти, в чем, собственно, оно противоречит Конституции, чтобы направить запрос в КС. А это будет непросто, так как постановление содержит оригинальный и во многом экспериментальный механизм исполнения. Как его исполнять и перед кем — до конца не ясно, его сложно исполнить даже при наличии желания. Зачем в этой ситуации нужна многоходовая игра с принятием федерального конституционного закона, а в будущем — с выискиванием коллизии с Конституцией и ожиданием решения КС, непонятно. Значит, причина не только в деле «ЮКОСа», хоть оно и упомянуто в депутатском запросе, рассматривая который Конституционный суд сформулировал позицию о возможности проверки решений ЕСПЧ. В Кремле явно опасаются и других «невыгодных» решений Страсбургского суда, например, по «украинским компенсациям».

Есть и объективный фактор. Подоплекой постановления КС от 14 июля 2015 года, в котором говорится, что не все решения европейского суда обязательны к безусловному исполнению в России, было явное противоречие между решением ЕСПЧ по делу «Анчугов и Гладков против России» (№№11157/04 и 15162/05) от 4 июля 2013 года и положениями Конституции РФ о лишении избирательных прав заключенных (ч.3 ст.32). Абсурдно, но факт: исполнение постановления невозможно без принятия новой конституции, поскольку эти положения находятся в ее неизменяемой части. В этом деле наличествует чистая коллизия двух систем, и это как раз тот самый «исключительный случай», когда необходимо вмешательство Конституционного суда. Именно поэтому в феврале 2016 года Минюст выбрал для «пилотного» запроса в КС постановление ЕСПЧ по делу «Анчугов и Гладков против России».

Иными словами, проблема коллизии между страсбургской и российской системой защиты прав человека все равно возникла бы как сугубо юридический вопрос, и вполне возможно, решалась бы в ситуации меньшего общественного напряжения, чем в случае с делом «ЮКОСа» (которое даже не упоминается в постановлении КС).

Российская правовая система европеизирована значительно сильнее, чем многие полагают. Именно поэтому мы не сможем игнорировать такого рода противоречия. Примечательно, что рассматриваемые коллизии характерны и для других европейских правовых систем. Опыт британских судов весьма показателен. В решении от 16 октября 2013 года по делу R v. Secretary of State for Justice; McGeoch v. The Lord President of the Council (2013 UKSC 63) Верховный суд Великобритании обосновал отказ от формального исполнения постановления ЕСПЧ по делу «Хёрст против Соединенного Королевства» (№74025/01) от 6 октября 2005 года тем, что правовые позиции ЕСПЧ в соответствии с Актом о ратификации Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года должны только «приниматься во внимание» британскими судами. Беспрекословными могут считаться лишь фундаментальные принципы, заложенные в этих правовых позициях, частности же могут быть «приняты во внимание» в ином ключе. Решения ЕСПЧ представляются элементами диалога между страсбургской и британской судебной системами, а не в виде жестких предписаний наднациональной структуры.

Другим примером является решение Лондонского апелляционного суда от 18 февраля 2014 года по делу R v. Mcloughlin; R v. Newell (2014 EWCA Crim 188). Суд отказал в исполнении постановления ЕСПЧ по делу «Винтер и другие против Соединенного Королевства» (№№66069/09, 130/10 и 3896/10) от 9 июля 2013 года, обосновав это тем, что ЕСПЧ не разобрался в тонкостях британского права, которое по своей сути и способности к толкованию не содержит вмененных нарушений.

Здесь встает вопрос, насколько безукоризненно каждое отдельное постановление Европейского суда. Общеизвестно, что с увеличением потока жалоб в XXI веке качество его вердиктов стало подвергаться эрозии по чисто юридической обоснованности, даже не касаясь проблемы политизации ряда решений. К тому же, если решение касается какой-то сугубо частной проблемы применения (например, российского законодательства), страсбургскому судье, не обладающему достаточными познаниями ни в конституционном, ни в ином отраслевом законодательстве России, весьма сложно дать адекватную оценку соответствия или несоответствия российской системы стандартам ЕСПЧ в каждом конкретном случае. В этом отношении решения Страсбургского суда нельзя презюмировать как истину в конечной инстанции.

Принятый в декабре 2015 года закон делает фокус именно на «решениях межгосударственного органа по защите прав и свобод человека, основанных на положениях соответствующего международного договора Российской Федерации», то есть изменения касаются непосредственно взаимодействия с ЕСПЧ. Конечно же, он ничего не отменяет. Положения закона не способны элиминировать действие ч.4 ст.15 Конституции, в том числе приоритет положений ратифицированных международных соглашений России перед национальным законодательством. Российские суды все равно будут обязаны приоритетно основывать свои решения и на Европейской конвенции о защите прав человека, и на соглашении о партнерстве и сотрудничестве с Евросоюзом 1994 года, и на любом другом ратифицированном международном соглашении России, которое подлежит непосредственному применению.

А то, как ЕСПЧ и Совет Европы будут реагировать на применение закона, зависит от практики. Если действовать в русле других стран-членов Совета Европы, которые сталкиваются с коллизиями между постановлениями ЕСПЧ и положениями их конституций, реакция будет сдержанной. Если декабрьский закон будет использоваться в произвольном порядке для реализации сиюминутных политических целей правящей верхушки — мы получим очередную «головную боль».

Нужно ли было вообще принимать эти поправки? По-видимому, да. Внесенные изменения упрощают устранение коллизий между решениями ЕСПЧ и российской Конституцией, одновременно ограничивая круг субъектов, которые могут обращаться с запросом (по толкованию — президент и правительство, по вопросам возможности исполнения — Минюст). Новый закон явно рассчитан на избирательное применение, поскольку подавляющее большинство дел, рассматриваемых ЕСПЧ, не вступают в коллизию с Конституцией РФ. Кроме того, проверить все решения Страсбургского суда либо даже только те, что вынесены против России, для КС дело немыслимое.

Важно, что поправки расширяют полномочия судебной власти. На этот момент пока мало кто обращает внимание, учитывая современную расстановку сил в политической борьбе, но в будущем эффект может быть неожиданным. Конституционный суд обладает элементами правотворческой деятельности в своей компетенции, а рассматриваемые изменения позволят ему внедряться в новый круг вопросов, который ранее находился в стороне от его юрисдикции.

Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции.

[1] Федеральный конституционный закон от 14.12.2015 N 7-ФКЗ «О внесении изменений в федеральный конституционный закон «О Конституционном суде Российской Федерации»»