Отечественный правопорядок: в поисках особого пути

"Правовая система страны должна опираться на национальные традиции и ценности", — заявила Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко, подводя итоги завершившейся парламентской сессии. В частности, Матвиенко предложила внедрить в законодательный процесс соответствующую экспертизу. Но существуют ли "традиционно российские" законы, которые транслируют именно национальные ценности?

Теоретическая ошибка

Лично я не знаю ни одного такого нормативно-правового акта. Транслируют ли такие ценности закон об иностранных агентах, частично переписанный с FARA (закона США о регистрации иностранных агентов), или первая часть ГК РФ, в основу которой положен ГК Нидерландов? Имеют ли национальную окраску нормы налогового права касательно ставок налогообложения или нормы уголовного права относительно преступности и наказуемости деяний? Есть ли что-то традиционно национальное в институтах и понятиях рецепированного римского права, на которых сегодня строится частное право стран романо-германской правовой семьи, включая Россию? Эти примеры можно продолжать без конца.

Призывы к защите традиционных ценностей через нормы российского права звучат уже давно, и выступление Валентины Матвиенко вполне вписывается в канву высказываний высших должностных лиц нашей страны об особом пути развития отечественного правопорядка. Наиболее показательный пример — аргументация об особенности «цивилизации права» в России со стороны Председателя Конституционного Суда Валерия Зорькина. Недавно была издана книга "Цивилизация права и развитие России", где собраны его выступления на эту тему. Эти аргументы основаны на интересном и глубоком философско-правовом анализе социальной природы нормативности. С ними можно соглашаться или не соглашаться, но они вызывают уважение к эрудиции автора и к отстаиваемой им позиции.

Этого нельзя сказать о публикации Валентины Матвиенко. Статья имеет броский заголовок о необходимости опоры правовой системы на национальные ценности и традиции. Уже в самом начале мы имеем теоретическую ошибку: любая правовая система по определению включает в себя правовую культуру, ментальность, ценности и другие составляющие, характеризующие исторические и этнокультурные особенности права той или иной страны (народа). Поэтому утверждение главы СФ в его буквальной формулировке тавтологично. Похоже, что автор имел в виду необходимость приведения в соответствие с традициями и ценностями именно "системы права" или "системы законодательства" России.

Отметая очевидное

Рассуждения Валентины Матвиенко начинаются с описания конца советского строя и построения новой системы законодательства с чистого листа "в том смысле, что об органичной преемственности с советскими законами не могло быть и речи". Непонятно, почему автор не видит преемственности, — советские законы в России действовали многие годы после провозглашения государственного суверенитета в 1991 году и в этом смысле были составной частью российского права, вполне органично вписываясь в него. Ряд нормативно-правовых актов советского периода действует и до настоящего времени.

В любом случае, приводимый пример никак не свидетельствует о том, что российское законодательство в начале 1990-х создавалось с опорой на национальные ценности. Юристы превосходно знают, что Конституция и многие ключевые законы были полностью или частично переписаны с иностранных аналогов, и что до недавнего времени общим трендом было заимствование зарубежных правовых институтов без какой-либо оглядки на традиции и ценности.

Свои размышления глава СФ завершает следующим умозаключением ("истиной", как она его называет): стабильность и эффективность правовой системы будут обеспечены "только тогда, если в своих принципах, базовых нормах она является юридическим оформлением исторически сложившихся политических, экономических, социальных, культурных, духовно-нравственных ценностей конкретной страны, нации". "Базовая норма" здесь, по-видимому, отсылает не к кельзеновской Grundnorm (basic norm), а к какой-то иной, незнакомой теоретикам права концепции. Поэтому проверить это высказывание на истинность с точки зрения юридической логики проблематично.

Возможно, глава верхней палаты парламента ведет речь о конституционных нормах и, в частности, об основах конституционного строя, закрепленных в главе 1 Конституции России. Но тогда Валентина Матвиенко противоречит своим же более ранним пассажам о построении российского правопорядка. В постсоветский период, по ее собственному признанию, этот правопорядок не имел органической связи с предшествующим законодательством и лежавшими в его основе ценностями и в этом смысле не был "юридическим оформлением исторически сложившихся… ценностей".

Истинность рассуждений главы верхней палаты оказывается под вопросом как с точки зрения формальной логики, так и логики исторической. Трудно отрицать, что Конституция 1993 года заложила именно новые основы государственности и правопорядка, а не явилась оформлением неких сложившихся к 1993 году исторических национальных ценностей. Да и сам процесс конституционного строительства в те годы происходил с явной ориентацией на западные конституционные модели и ценности.

Экспертиза традиций — это недоразумение

Следующая за этой "истиной" критика Матвиенко в адрес "попыток навязывания нашему государству… иных, подчас чуждых ценностей" выглядит не менее сомнительной. В методологическом наборе поборников дискуссий о национальных и чужеродных ценностях нет ничего, кроме отсылок на самоочевидность, умозрительную данность этих ценностей для большинства или для всех. Как показывает история ХХ века, за замятинским «Мы» в аргументации о всенародном единстве взглядов и ценностей обычно прячется в лучшем случае авторский субъективизм, а в худшем — тоталитарная идеология. Любое общество сложено из множества социальных групп, которые объединяются вокруг разных ценностей, и задачей нашего государства, как это следует из буквального смысла российской Конституции, является обеспечение плюрализма и толерантности, но не навязывание каждому неких псевдообщих ценностей.

Если мы говорим об экспертизе как об объективном и независимом процессе анализа фактов и утверждений на строго научной основе (привожу это условное определение, поскольку допускаю, что Матвиенко и ее спичрайтеры понимают экспертизу иначе — возможно, как умозрительное лицезрение трансцендентальных ценностей, что немецкие философы когда-то называли Wesenschau), то сама по себе идея ценностной экспертизы заключает в себе недоразумение. Определение ценности чего-либо зависит от значимости, приписываемой неким благам, то есть от волевого выбора между благами. И этот выбор делается именно на момент оценки.

К примеру, можно установить факт того, что на протяжении большей части российской истории в стране применялась смертная казнь, и что мнение о правильности такой меры наказания исторически разделялось подавляющим большинством населения России. И что сегодня большая часть россиян поддерживает смертную казнь. Но как из этих исторических или социологических фактов вывести суждение об "исторических и национальных ценностях" для России на настоящее время?

Философы, знакомые с законом Юма, понимают недопустимость выведения неких норм или принципов из фактического положения дел. Мы можем учитывать социологические и исторические факты, делая соответствующее ценностное суждение о том, допустима ли в России смертная казнь. Но само ценностное суждение не выводится из фактов и традиций, а делается нами лично, перед судом совести, под личную моральную и религиозную ответственность.

Конечно, нередко происходят ошибочные трансплантации иностранного права в национальное право. Характерным примером для российского права является институт траста, пересаженный на российскую почву в начале 1990-х. Сегодня институт доверительного управления обрел совершенно новые по сравнению с англо-американским правом очертания. Но вопрос о расщепленном праве собственности в российском праве — это никак не вопрос о российских традициях и ценностях, а суть вопрос юридической техники и правовой компаративистики. Если российским законопроектам и была бы полезна экспертиза, то речь должна была идти о научно выверенном сравнительно-правовом исследовании в ситуациях, когда предлагается трансплантация зарубежных правовых институтов. Либо когда введение новых институтов аргументируется в пояснительных записках успешным зарубежным опытом.

Мнение автора может не совпадать с точкой зрения НИУ ВШЭ и/или Института Кеннана.