Третейский гамбит

В нынешнем году начинается новая, вторая по счету реформа третейского разбирательства. Она будет проводиться в условиях «судоизации» третейских судов, которые теперь могут восприниматься как нулевая инстанция государственных. Об этом говорит, во-первых, глубокая формализация процесса, состоявшаяся кодификация и унификация третейского законодательства. Во-вторых, установление ограничений компетенции третейских судов не в профильном законодательстве, а в процессуальных кодексах. В-третьих, расширение возможностей государственных судов в сфере контроля и «содействия третейскому разбирательству». Им законодатель делегировал функции назначения, отвода и прекращения полномочий арбитров, а также получения доказательств для третейских судов. Это приведет к ликвидации конфиденциальности третейского разбирательства, одного из его наиболее ценных качеств и важных преимуществ.

Четвертое проявление «судоизации» — это право государственных судов самостоятельно истребовать материалы третейского дела для «исследования». Переоценка и пересмотр решения по существу по-прежнему запрещены, но теперь государственный суд сможет «внедриться» в дело при оспаривании и исполнении третейского решения, что ставит под большое сомнение упомянутый выше запрет, тем более что — и это пятая примета — на этих двух этапах спора появилась возможность исправления «ошибок» третейских судов с приостановлением по этой причине судебного процесса и возобновлением третейского разбирательства.

Шестое — это возможность внесения сведений в юридически значимые реестры на основании решения третейского суда только после получения исполнительного листа, выданного государственным судом. И, наконец, седьмую примету «судоизации» образует прекращение деятельности постоянно действующих арбитражных учреждений (ПДАУ) в судебном порядке.

Однако полного симбиоза третейского и государственного правосудия не получилось. Законодатель подключил к контролю за третейским разбирательством прокуратуру, дав ей полномочия в вопросах оспаривания третейских решений[1], а также отказался от закрепления самого принципиального положения, содержащегося в обновленном Типовом законе ЮНСИТРАЛ, — исполнения государственными судами обеспечительных мер, принятых третейским судом.

Кроме того, значительно ограничен круг споров, которые могут рассматриваться третейскими судами. Из него исключили разбирательства по поводу интеллектуальных прав; вреда, нанесенного окружающей среде, а также жизни и здоровью; семейные споры, кроме раздела имущества супругов; трудовые; корпоративные; а также конфликты, связанные с государственными и муниципальными контрактами. Правда, в отношении некоторых категорий сделаны специальные оговорки, которые позволяют вернуть их на «третейскую орбиту» после проведения третейской реформы в полном объеме либо в ходе ее. Это отдельные виды корпоративных споров, а также споры, вытекающие из государственных и муниципальных контрактов.

Тем не менее, главный вектор запущенной реформы ориентирует нас на понимание сущности третейского разбирательства как частной формы осуществления правосудия. Возможно, законодатель выбрал не самый худший вариант, если вспомнить риски предшествующего периода.

Действующее в тот момент законодательство о третейском разбирательстве не позволяло поставить заслон откровенным манипуляторам, использующим мимикрию под государственные суды и осуществление правосудия за счет искаженных наименований и «раздутых» регламентов, которые иногда включали несуществующие возможности по исполнению решений[2]. Третейское сообщество не желало мириться с такой недобросовестной деятельностью, поскольку она отражалась на доверии к институту в целом и на правоприменительной практике государственных судов.

Госсуды со своей стороны стали изобретать искусственные, не имеющие мировых аналогов конструкции борьбы с так называемыми «карманными третейскими судами». В 2011 году Высший арбитражный суд сформулировал теорию «объективной беспристрастности третейского суда»[3], которая чуть не довела идею третейского разбирательства до абсурда[4]. Впоследствии кризис доверия к третейским судам удалось в какой-то степени преодолеть[5], но лишь благодаря настойчивости ведущих представителей третейского сообщества. Их активность способствовала и отказу от идеи приравнять третейское разбирательство к предоставлению услуг, которая продвигалась в самом начале реформы[6]. Как и отказу от другого предложения, выдвинутого в целях усиления госконтроля, — создания ПДАУ в форме юрлиц–некоммерческих организаций[7].

В этой парадигме, видимо, оставался единственный возможный подход: сократить число центров третейского разбирательства страны до такого минимума, когда доверие к ним должно быть не ниже, чем к судам государственным. Эта задача и стала стержневой идеей новой третейской реформы[8]. Законодатель предложил разыграть настоящий «третейский гамбит»: пожертвовать количеством третейских институтов для повышения общего качества третейского разбирательства в России. К реализации этой цели свелась вся законодательная техника.

Однако не менее важным требованием является обеспечение доступности третейского разбирательства, которая по меньшей мере должна соответствовать уровню доступности государственного судопроизводства, а в идеале — значительно его превосходить. В противном случае не будет выполнена еще одна из базовых целей третейской реформы — «разгрузка» государственной судебной системы, которая также ставилась во главу угла Минюстом[9].

Между тем даже сейчас в России реально функционирует только около пятисот ПДАУ, если использовать новую терминологию[10]. Лишь вместе со «спящими» их общее количество адекватно масштабам страны и примерно соответствует количеству государственных судов[11], которое определяется объективной необходимостью доступности правосудия.

Доступность третейского разбирательства в какой-то степени могла быть обеспечена за счет института ad hoc, но закон об арбитраже выводит его на периферию, установив ряд ограничений. Стороны третейского разбирательства ad hoc не могут отказаться от «содействия» государственных судов в вопросах назначения, отводов и прекращения полномочий арбитров, не могут использовать конструкцию окончательного решения, не могут обращаться в государственный суд за получением доказательств, не могут рассматривать корпоративные споры и, главное, не могут в полном объеме «администрироваться» ПДАУ. В этой ситуации задачу доступности третейского разбирательства следует решать за счет максимально широкой деятельности этих учреждений во всех регионах России.

Доступность третейского разбирательства должна стать той «путеводной звездой», на которую будут ориентироваться Совет по совершенствованию третейского разбирательства при Минюсте, само это ведомство и правительство. Именно на их уровне будут решаться вопросы, связанные с получением права на выполнение функций ПДАУ некоммерческими организациями, депонирования правил арбитража и др. Регулирование третейского разбирательства на уровне подзаконных актов ранее не осуществлялось, и нет уверенности, что оно соответствует выбранной законодателем концепции, поскольку правила правосудия и судоустройства, пускай даже третейского, не должны устанавливаться органами исполнительной власти. Не только из-за природы регулируемых отношений, но и с точки зрения теории разделения властей.

Требования, предъявляемые к некоммерческим организациям-создателям ПДАУ о репутации, масштабе деятельности, финансовом положении и деятельности по развитию третейского разбирательства, должны быть в максимальной степени конкретизированы, а также выполнимы в рамках того или иного региона. Это вполне возможно, если интерпретировать оценочные требования закона на основе многолетнего опыта деятельности ведущих третейских центров страны. Так, с понятием «репутация» тесно связано доверие к конкретному арбитражному институту, что выражается в числе обращений к нему. «Масштаб деятельности» вполне показывают ежегодные обзоры его практики. «Финансовые возможности по содействию деятельности по разрешению споров» могут выражаться той инфраструктурой, которую создает некоммерческая организация для эффективного проведения третейского разбирательства и работы секретариата арбитражного института. «Деятельность по развитию третейского разбирательства» наглядно проявляется в организации различных мероприятий для популяризации и правового просвещения в сфере альтернативного разрешения споров. Еще один признак — это членство в объединениях, призванных развивать третейское разбирательство, таких как Российский центр содействия третейскому разбирательству, Национальная третейская палата, Арбитражная ассоциация и др.

Возможно, все жертвы и ограничения второй третейской реформы в России будут не напрасны и действительно приведут к повышению доверия к российским третейским судам и эффективному развитию арбитража в нашей стране. Если же положительного результата достичь не получится, то законодателю, который сейчас установил жесткие формальные требования для ПДАУ, пренебрегая их диспозитивной правовой природой, видимо, придется осознать, что третейское разбирательство — институт саморегулирования гражданского общества, как отмечал и Конституционный суд[12], и именно в этой его природе надо искать инструменты решения проблем.

Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции.