Генпрокуроры познаются в сравнении

Первую часть интервью читайте здесь.

– Прежде должен сказать: мои полномочия как генпрокурора и нынешнего генпрокурора – очень разные. Огромный пласт следствия и надзора над следствием от прокурора, о чем мы говорили, "ушел". Но новые вызовы я, безусловно, вижу. Это проявления нового типа уголовных деяний – прежде всего, имею в виду сферу IT. Полностью сменившаяся экономическая система рождает новые виды преступлений, перераспределяются доли классических преступлений. Такого распространения мошенничества мы и представить себе когда-то не могли. Сейчас под 159-ю статью подпадает огромное количество деяний. В мое-то время мошенников по пальцам можно было пересчитать. Их было куда меньше, чем насильников, к примеру.

– Эффективно ли работает сегодняшняя прокуратура?

– Оценивать – не совсем мое дело. Но остаюсь убежден: адекватно отвечать на многие вызовы нынешнему генпрокурору сложно. Мы только и слышим о том, что президент узнал про какую-то проблему, и среди тех, кому будет поручено ее решать, стоит генпрокурор. А вот как это сделать… Потом, очень тревожит опасность превращения прокуратуры только в инструмент ручного управления президентской власти. В то же время она продолжает сохранять – и эффективно! – функции института бесплатной юридической помощи. Миллионы письменных и устных обращений граждан, которые получают реальную защиту. Вот с этого поля, считаю, прокуратуре уходить просто нельзя.

– Ну, например, назначение Алексея Казанника [генпрокурор РФ в 1993-1994 гг.] – это чисто политическое решение. Он ведь ничего не понимал в нашем деле. Все его познания сводились к университетскому курсу прокурорского надзора. Но ему надо отдать должное: он все же слушал людей, и у него – в отличие от меня – был большой кредит доверия от президента. И под нажимом своего аппарата Казанник им правильно воспользовался.

Прокуратура заскочила в последний вагон уходящего поезда – в Конституции все же появилась статья о ней. Казанник также нашел правильный повод уйти, показав свою принципиальность.

Что касается Юрия Скуратова [генпрокурор РФ в 1995-1999 гг.], то я очень жалею, что финал его карьеры оказался именно таким. Траекторию ему перечеркнул известный инцидент, нанесший серьезный имиджевый удар всей прокуратуре. Когда я разговаривал в то время с главами субъектов, те посмеивались: "Вот приходил ко мне наш прокурор с представлением, а я ему: что ты меня жизни учишь? Вы там со своими скандалами разберитесь сначала!" Это, конечно, было очень неприятно.

Оценивать Алексея Ильюшенко [и. о. генпрокурора РФ в 1994-1995 гг.], так и не избавившегося от приставки "и. о.", дело неблагодарное. Все-таки он не был полноценным генпрокурором, поскольку у Совета Федерации, как мне думается, всегда было мнение, что он еще не созрел для должности.

Владимир Устинов [генпрокурор РФ в 2000-2006 гг.] – человек с хорошим профессиональным чутьем, но не очень любивший аппаратную рутинную работу. Организация и проведение коллегий, выработка какой-то стратегии – это не для него. Ему, грубо говоря, нужна была реализация некой "ударной" идеи, показать и раскрутить ее.

Юрий Чайка [генпрокурор РФ с 2006 г.] на своем месте уже достаточно давно. Когда он пришел, правила игры были уже понятны: Конституция стабильна, полномочия ветвей власти разделены, политических кризисов нет. Мы-то были вынуждены буквально нащупывать каждый шаг в условиях политического противостояния. И раз президент считает, что Юрий Яковлевич справляется, даже при наличии фактора всей критики – это показатель. Президент ведь оценил все моменты и не посчитал их весомыми настолько, чтобы не доверять ему пост.

– Наверное, удивлю вас, но я просто оказался в нужное время в нужном месте. Только эта формула приходит мне в голову. За меня наверняка сыграл тот факт, что для системы прокуратуры я не был случайным человеком. И в отличие от того же Казанника у меня все ступени были пройдены: районный, городской, краевой прокурор и так далее.

А чья была инициатива предложить именно меня – я и сам до конца не знаю. Ведь тогда этот механизм вообще не был отрегулирован. Рядом была прокуратура Союза и более того – туда ушел Николай Трубин, которого весной 1990 года Верховный совет РСФСР утвердил прокурором РСФСР, а затем осенью [президент СССР Михаил] Горбачев предложил ему должность генпрокурора СССР. И даже после того как Трубин принял решение согласиться, он своевременно не известил об этом ни [Бориса] Ельцина, ни [Руслана] Хасбулатова [тогда руководителей Верховного совета РСФСР]. Они, конечно, очень обиделись, что Горбачев фактически его переманил.

В мою пользу также сыграл тот факт, что я был понятен депутатскому корпусу Верховного совета РСФСР и находился в гуще происходящих там событий, оставаясь прокурором Хабаровского края.

Кандидатуры были разные. Например, демократические депутаты ходили к Хасбулатову и предлагали кандидатуру Гдляна, Руслан Имранович с юмором сказал так: "Хватит России одной фамилии Хасбулатов!" Был прокурор Свердловской области Владислав Туйков, который в те времена, когда Ельцин работал первым секретарем тамошнего обкома, являлся у него заведующим отделом административных органов. Борис Николаевич отлично его знал. Но скорее всего именно по этой причине он Туйкова и отверг.

Случилось так, что со мной беседовал вовсе не Ельцин: пригласил меня Хасбулатов и сказал, что мою кандидатуру выносят на комитет. И только когда меня утвердил Верховный совет, я встретился с Ельциным. Разговор вышел осторожный, он ко мне явно присматривался.

–  Как президент Ельцин вообще относился к прокуратуре?

– Ельцин никогда не вмешивался в работу прокуратуры, смотрел на нее, что ли, отстраненно. Мне кажется, что он, честно говоря, недооценивал роль прокуратуры. У него ведь в голове сидела схема "первый секретарь обкома – прокурор области", и что скажут в обкоме, причем даже не первый, а секретарь, курирующий милицию и прокуратуру, то он и делает.

В то же время он не диктовал, что и как делать, когда мы расследовали то же дело ГКЧП. Я приходил к нему, информировал о ходе расследования, но никогда не было таких разговоров, мол, "ты этого отпусти давай, а того посади!" В то же время его окружение постоянно предпринимало попытки вовлечения потенциала прокуратуры в различные политические противостояния и острые коллизии. И крайне негативно реагировало на мои отказы уйти с правового поля, ставя в известность президента.

Да, он все взвешенно оценивал. Но иногда, скажу так, создавалось впечатление… знаете, как в поговорке: ни спасибо, ни наплевать. Я расскажу, бывало, ему о том, как я вижу проблему, – а он кивнет, и все. Нет бы сказать: ты прав в том-то или не прав. Выслушает – и ты свободен. С одной стороны, это ведь моя компетенция, мне и принимать решение. С другой – вроде немного обидно.

– Конечно. 9 мая 1993 года мы возлагаем цветы к Вечному огню, затем мероприятие на Поклонной горе… И вот я встречаю председателя комитета по вопросам правопорядка, законности и борьбе с преступностью Верховного совета России Асламбека Аслаханова [в дальнейшем – советник Владимира Путина по вопросам Северо-Кавказского региона], мы с ним и сейчас приятели. Он мне говорит: "Куда ты сейчас?" А я ему: "Да мне надо в "Матросскую тишину", там стоят пикетчики с плакатами, кричат под стенами…" Мне тогда действительно прямо в машину позвонил взволнованный начальник изолятора, где содержались члены ГКЧП, говорит, тут ЛДПРовцы устроили митинг, нервное напряжение, подследственные все слышат, ситуация "не очень".

В общем, говорю: "Хочу съездить туда, а заодно и поздравить с Днем Победы". В самом деле, кто их, кроме меня, поздравит? Язов – участник войны, Варенников – участник войны, Тизяков тоже… Аслаханов: "Я с тобой!" И вот все произошло абсолютно спонтанно. Асламбек, видно, готовился потом с кем-то из генералов праздник отмечать, у него с собой бутылка водки, свежие ароматные огурцы – помню, как вчера было! – и кусок колбасы. Классика!

Приезжаем к СИЗО. Я ему: "Ты понимаешь, где ты находишься и что из этого может быть?" – "А чего уж тут такого?" – отвечает Аслаханов. Я рассуждаю: "Хорошо, но я начальника изолятора даже просить не буду, чтобы он не докладывал об этой встрече". И вот из камер вывели Язова, Варенникова и Тизякова. Они друг друга давно не видели, кроме очных ставок – следствие-то идет полтора года. Сели за стол, они все сначала напряжены были. Потом смотрят – бутылка, стаканы граненые появились, колбаса нарезанная.

И мы выпили по чуть-чуть. И говорили только о войне. Они немного оттаяли, даже размякли. Но никто не заводил разговоров о своем деле, хотя я их спросил, есть ли у них какие-либо жалобы, просьбы или заявления. Посидели мы минут 30-40, поздравили их, потом всех развели по камерам.

Прошло дня три, меня помощник Ельцина Виктор Илюшин попросил забежать к нему. "Слушай, тут разговор был очень неприятный, – говорит. – У Бориса Николаевича были редакторы газет, и кое-кто из них прямо слюной брызгал, обвиняя тебя, что ты чуть ли не с гекачепистами пьянствуешь. Будешь у Ельцина – имей это в виду".

И вот очередная рабочая встреча с главой государства, я сам завожу разговор, так и так, была такая история. Он мне: "Так это все правда, что ли?" Я объясняю: "Я поехал, посмотрел на обстановку у изолятора, все проверил. Был праздник. Они фронтовики, настоящие мужики, заслужили!" Ельцин четко произнес: "Ладно. Я понял". И все – никаких вопросов больше ни от кого не было. Но что меня больше всего удивило, что ни "Московский комсомолец", ни какая другая газета тогда ничего не написали – несмотря на невероятно высокий градус напряжения в обществе. Поступок этот оценили просто по-человечески.

– Надо сказать, что раньше, на первых порах, все генпрокуроры относились ко мне с ревностной осторожностью. Тот же Ильюшенко сразу увольнял людей, когда узнавал, что они имеют отношение к моей команде. Со Скуратовым, Устиновым и Чайкой было гораздо спокойнее, мы встречались, нормально беседовали.

А с людьми, которые работали именно в мой период, мы поддерживаем хорошие отношения, часто видимся. Это, конечно, не значит, что существует какой-то закрытый клуб. Просто собираемся узким кругом, пообедаем вместе, обсудим что-то. Поводы – чей-нибудь день рождения, праздник. Так что есть не более чем сплоченная группа бывших коллег.

В системе сейчас сохранился разве только бывший замгенпрокурора Сабир Кехлеров, ныне советник генпрокурора. Я его в свое время назначал на должность. Он, пожалуй, является чуть ли не единственным носителем традиций преемственности, простите за громкие слова, а также традиций той системы и тех полномочий, о которых молодежь уже не имеет представления. Сохранились теплые отношения с другим [бывшим] замгенпрокурора – Александром Звягинцевым, он сейчас ушел в творчество, книжки пишет, фильмы снимает. Есть еще ряд близких мне людей.

Я сегодня постоянно слежу за ситуацией в правоохранительной системе, особенно в Генпрокуратуре, за развитием законодательства в отношении прокурорского надзора. И обращаю самое пристальное внимание на то, как действия прокуратуры оценивает общество.