Кто был первой женщиной-адвокатом в России?

За столетие, прошедшее с 1917 года, о порядках, людях и нравах Российской империи написано столько небылиц, что на расчистку и выяснение правды уйдет, вероятно, еще одна добрая сотня лет. На днях на портале zakon.ru мне попалась заметка о «первой женщине-адвокате» Е. А. Флейшиц (между прочим, наставнице хорошо известного всем российским юристам профессора А. Л. Маковского), и в ней рассказывается, что в 1909 году Сенат отказал Флейшиц в праве быть защитницей по уголовному делу – и вот с каким нелепым обоснованием:

«После проведенного тщательного анализа Судебных Уставов 1864 года все же были найдены подходящие положения: «Присяжный поверенный, выступая перед судом, должен иметь на лацкане фрака значок университета, в котором он получил диплом». В свою очередь, женщины фрак носить не могли, следовательно, и значок на его лацкане. По этой наисерьезнейшей причине Екатерину Абрамовну и исключили из адвокатуры».

То же самое сообщается в статье на Legal.Report, в академической статье Е. А. Титовой, в Википедии и в бесчисленном множестве других мест.[1] Причем сообщается без всякой ссылки на источник и без малейших сомнений в правдоподобности такого обоснования.

«Не верю, – подумал я, прочитав эти материалы, – не могло такого быть: это какая-то карикатура на реальность в стиле Щедрина. Правительствующий Сенат, состоявший из отборных юристов, не мог положить в основу своего решения столь издевательский довод – тут явно что-то не так». И решил получше разобраться в этой истории.

Прежде всего, необходимо договориться о терминах. Русское судебное законодательство не знало понятия «адвокат», хотя это слово широко использовалось в обыденной речи и в литературе. Обиходный термин «адвокатура» мог обнимать собою несколько признаваемых государством профессиональных групп, наделенных различными правами. Это были: 1) присяжные поверенные, организованные в самоуправляющееся сословие (корпорацию), – именно те, кого следует считать адвокатами в строгом смысле этого слова; 2) частные поверенные, в это сословие не входившие и подлежавшие надзору и контролю со стороны судов, – они были как бы полуадвокатами, практиковавшими на основании особых свидетельств (лицензий); 3) помощники присяжных поверенных, которые подлежали контролю со стороны своих патронов и соответствующих советов присяжных поверенных, но как таковые права выступать в судах не имели – для этого им требовалось получить свидетельство частного поверенного или простую доверенность от клиента на право представлять его в суде. Соответственно, к числу адвокатов следует отнести присяжных поверенных и – уже не столь безусловно – частных поверенных. Лиц же, выступавших по доверенности от случая к случаю, среди которых встречались и помощники присяжных поверенных, можно считать разве что «адвокатами ad hoc» или «неофициальными адвокатами». Поэтому на вопрос, вынесенный в заголовок нашей заметки, можно дать разумный ответ, только поняв, о каких именно «адвокатах» идет речь: о первой женщине – присяжном поверенном, или о первой женщине – частном поверенном, или же о первой женщине, выступавшей защитником по чужому делу на основании простой доверенности. Это все – три совершенно разных случая.

Надо сказать, что в Российской империи никакой «адвокатской монополии» не было – всякий мог по доверенности представлять в суде истцов, ответчиков или подсудимых; разница была лишь в том, что по гражданским спорам присяжные поверенные могли выступать в любых судах, частные поверенные – лишь в тех судах, от которых получили свидетельство, а остальные граждане – в мировых судах, но не более трех раз в течение года. По уголовным же делам никаких ограничений не было вообще: закон открыто декларировал, что «подсудимые имеют право избирать защитников как из присяжных и частных поверенных, так и из других лиц, коим закон не воспрещает ходатайства по чужим делам» (статья 565 Устава уголовного судопроизводства).[2] Вместе с тем некоторые категории лиц были исключены из числа имеющих право представлять других граждан в суде: это было запрещено, к примеру, монашествующим, неграмотным, опороченным по суду и т. д. В деле Флейшиц возник вопрос именно об исключении – распространяется ли запрет на женщин, вовсе не претендующих на звание частного или присяжного поверенного, которое по закону было им недоступно, но желающих быть защитниками ad hoc, на основании доверенности?

Вопрос этот возник отнюдь не впервые, он ставился задолго до 1909 года и разными судами решался неодинаково. Например, в 1893 году мещанка Шейн была допущена Ковенским съездом мировых судей (апелляционной инстанцией) к защите обвиняемого Шахновского в качестве его поверенного (то есть суд разрешил ей именно то, чего безуспешно добивалась Флейшиц). Съезд пришел к выводу, что закон, безусловно, запрещает женщинам быть частными и присяжными поверенными, но не защитниками по доверенности от подсудимого («адвокатами ad hoc»).[3] Немногим ранее в той же Ковенской губернии в гражданском деле был случай допущения к защите дворянки Олимпии Даргинович в качестве поверенной крестьянина Александра Войткуса.[4] Однако это начинание провинциальных ковенских судей не получило поддержки в других округах, тем более что законодательные нормы в этом вопросе были неясны и могли быть истолкованы по-разному. В так называемой «Муравьевской комиссии», которая под руководством министра юстиции занималась в 1890-х годах пересмотром Судебных уставов, по этому вопросу существовали различные взгляды, как это видно из особого мнения сенатора Н. Н. Мясоедова, желавшего предоставления женщинам права быть поверенными.[5] Это могло быть достигнуто либо через поправку в законодательстве, которая однозначно закрепила бы такое право, либо через авторитетное судебное толкование – например, какой-либо прецедент, созданный в одном из столичных округов и желательно поддержанный Сенатом.

Дело Флейшиц обещало стать именно таким прецедентом. В нем были поставлены ребром сразу два вопроса: 1) может ли женщина быть помощником присяжного поверенного? – и 2) вправе ли она выступать в суде? Второе право никак не вытекало из первого – сами по себе помощники защищать кого-либо в суде не могли. Флейшиц собиралась защищать одного из подсудимых по делу о краже бильярдных шаров в ресторане; при этом буквально накануне она была принята петербургским советом присяжных поверенных в сословие в качестве помощницы присяжного поверенного Э. Дубоссарского (впоследствии ставшего ее мужем). Однако, чтобы выступить в суде, ей потребовалось назначение защитницей от подсудимого, каковое и было получено. Таким образом, это был пробный шар (test case, как сказали бы англичане), имевший целью создать прецедент, и вряд ли случайно в те же самые дни еще одна женщина с высшим юридическим образованием, Е. А. Гинзбург, пыталась сделать то же самое в Киеве, причем эта попытка освещалась сочувствующей ей кадетской прессой на тех же самых страницах, что и дело Флейшиц.[6] В конечном счете все это очень напоминало хорошо скоординированную политическую акцию, имевшую целью «прогнуть» судебных консерваторов.

Дальнейший ход событий хорошо известен: решение С.-Петербургского окружного суда допустить Флейшиц к защите; необыкновенно бурный протест товарища прокурора, чьи доводы суд не уважил, и вынужденное отложение дела в связи с отказом товарища прокурора его вести (6 ноября);[7] оперативный запрос министра юстиции в Сенат с просьбой о толковании применимых норм и уже 13 ноября – решение Соединенного присутствия 1-го и кассационных департаментов Сената о недопущении женщин к защите;[8] наконец, аннулирование решения совета присяжных поверенных о приеме Флейшиц в число помощников.[9] Таким образом, выступить на процессе в качестве защитника ей не довелось, а помощником присяжного поверенного она пробыла всего лишь около месяца.

Следовательно, называть Флейшиц адвокатом, а тем более «первой в России женщиной-адвокатом», нет никаких оснований: как мы видели, женщины и прежде нее выступали в судах по доверенности, а помощники сами по себе адвокатами не являлись, хотя формально и причислялись к адвокатуре в качестве «аспирантов» или «младших членов сословия» (адвокатура состояла не только из адвокатов, равно как и «судебное ведомство» в Российской империи включало в себя не одних только судей, но также прокуроров, нотариусов, следователей и, между прочим, тех же самых присяжных поверенных).

Кстати, в своей статье, написанной через два месяца после инцидента, Флейшиц отнюдь не претендовала на то, чтобы называться «первой женщиной-адвокатом», и называла имена женщин, прежде нее получивших звание помощника присяжного поверенного.[10] Что касается звания «первой женщины-адвоката», то ею, вероятно, должна считаться выпускница Вятской женской гимназии Е. Ф. Козьмина, которая в 1875 году получила свидетельство частного поверенного от Нижегородского окружного суда и имела значительную практику.[11] Флейшиц также ее упоминает, именуя «Кузьминой». Козьмина добилась подтверждения своего права даже самой высокой судебной инстанцией – Общим собранием кассационных департаментов Сената. Однако это сенатское толкование было вскоре «преодолено» высочайшим повелением от 7 января 1876 года, окончательно запретившим женщинам получать звание частного поверенного.

Надо заметить, что в начале XX века почти нигде в Европе женщины к судебной защите не допускались. Единственным крупным исключением была Франция, где после разрешения женской адвокатуры в 1900 году за последующие восемь лет появилась 21 женщина-адвокат.[12] Таким образом, в настоящем случае не имелось в виду преодолеть какую-то «отсталость» России в этом вопросе – она никак не отставала; скорее речь шла о том, чтобы сделать Россию международным лидером по части женской эмансипации. Именно к этому направлялись усилия Флейшиц, Гинзбург и тех, кто их поддерживал.[13] Вполне естественно, что в судебном ведомстве и в Сенате – институциях довольно консервативных – этот благородный порыв не встретил поддержки. В конечном счете Сенат решил, что допущение женщин к адвокатской защите есть дело законодателя, а не суда.

Но что же насчет пресловутого довода о фраках, значках и лацканах? К сожалению, оригинальный текст сенатского решения найти пока не удалось. Однако оно весьма подробно изложено в газете «Право»; прочтя этот пересказ, всякий сможет убедиться, что в основу решения были положены солидные юридические аргументы, и подобного «доказательства» там нет.[14] Проблема, возникшая в деле Флейшиц, оказалась трудной и запутанной по причине того, что она находилась как бы «на пересечении» многих норм из различных законодательных актов, не вполне между собой согласованных. В конечном счете вопрос сводился к тому, является ли отсутствие прямого запрета на выступление женщин в суде подразумеваемым разрешением им там выступать, или все-таки требуется прямое, недвусмысленное дозволение от законодателя? Иными словами, все ли разрешено, что прямо не запрещено, когда речь идет о публичных правоотношениях подобного рода? Таков был вопрос – и даже сейчас нельзя сказать, что он окончательно решен и бесспорен. А что касается приписываемого Сенату курьезного довода, то будь он действительно использован, газета «Право» не преминула бы его высмеять – как непременно сделали бы это сама Флейшиц и другие авторы, поместившие в «Праве» юридический разбор дела по горячим следам.[15] Но об этом доводе ни они, ни редакция ни словом не обмолвились – следовательно, есть все основания думать, что его и не было.[16] Так что будем считать, что одной выдумкой стало меньше.

——————–
Автор – доктор права (Университет Эссекса), генеральный директор ООО «Институт прецедента».